«Не хочу, щоб мої діти на блокпостах стояли». Майор спецпризначення

Ексклюзивне інтерв’ю сайту “24” з легендарним спецпризначенцем Євгеном про героїв, генералів і складнощі роботи.

Бойова історія 8-го полку спецпризначення рідко з’являється в ЗМІ – його бійці займалися безпосередньо глибинною розвідкою, і специфіка роботи накладала свій відбиток. Влітку спецпризначенці 8-го полку активно діяли в районі Луганського аеропорту, брали участь в боях в районі Савур-Могили, виходили з Іловайська, а взимку 2015 року – з-під Дебальцевого.

Майор 8-го полку спецпризначення Євген (позивний “Халк”) отримав важке поранення під Новозванівкою, працюючи над забезпеченням безпеки щойно відвойованої позиції. При цьому з поля бою його, з двома покаліченими руками і перебитою ногою, забирали силою. З літа 2016 року легендарний спецпризначенець, якого побратими встигли охрестити “безсмертним”, знаходиться на лікуванні, лікарі продовжують працювати над відновленням його кінцівок.

В інтерв’ю сайту “24” роз’яснив особливості роботи українського спецназу, розповів, хто врятував йому життя, закривши собою від кулемета, і пояснив, чому вчить війна.

Далі – подаємо інтерв’ю мовою оригіналу (прим. People’s Project).

Почему Вы выбрали военную карьеру?

Не знаю. С детства меня военное дело “перло”. Летчиком военным мечтал быть. Но из-за кривого прикуса в летчики не попал. При выпуске из школы в военкомате мне какие-то болячки сердца придумали, еще какие-то глупости. Обходными путями я пошел призываться. Со срочки уже в военный институт поступил.

Сначала попал в 25-ю десантную бригаду. Через 2,5 года решил, что хватит с меня ВДВ, надо еще спецназ попробовать. Три раза мне отказывали, но, все же, я их достал. Перевелся.

Как на войне оказались?

10 марта 2014 года нас – 8-й полк спецназа – кинули вдоль границы, чтобы русские не проходили. На границе как раз кипиш начинался. Вот мы там работали. Иногда, правда, приходилось от пограничников убегать, потому что они думали, что это мы – русские. Не было тогда согласования. Потом командование спросило, кто поедет в Луганск, мы уже слышали, что там что-то совсем серьезное происходит. Мы собрались и поехали.

Пробили маршрут из Кисловки в Харьковской области до Орехово в Старобельском районе. Там должна была быть новая база. Отработали пять дней. Все, что было разгружено в Кисловке, перевезли в Орехово. Там уже было командование, которое отсылало войска куда-то. Нас, как разведчиков, отправляли искать места для блокпостов, смотреть, сколько где противников. Пока в нас верили – проблем не было. Перестали верить – то там в засаду попали, то сям в засаду попали.

Почему так?

Генералам начали слишком доверять, которые говорили, что нигде никакой опасности нет. Я крайнее время уже никому не верил, и никого никуда не вел. Пришлось обманывать и сепаров, и генералов, говорить, что веду людей к объекту одним районом, а идти – другим.

Часто приходилось так людей звериными тропами водить?

Практически постоянно. Я сейчас командир роты, раньше был командиром группы. У меня за все время “двухсотых” не было. Самое большое количество людей мы потеряли, когда прорывались в Луганский аэропорт, и то – все раненые, из 12 человек у меня пятеро – “трехсотые” и я контуженный.

Где были за все время службы?

С самого начала – Станица Луганская, Счастье, Лиман, Александровка. Луганский аэропорт. Георгиевка. Лутугино. Потом – нас вывели. Потом – снова Георгиевка, Лутугино. Вышли оттуда – 32-й блокпост. Золотое. Опять Золотое. Станица. И вот так – по районам. Потом – вывели на ротацию, но недели через две по тревоге нас вызвали в Дебальцево.

Для чего?

Сказали, что, мол “вон там – спецназовцы, идите, ковыряйтесь”. Мы с ними несколько дней и проковырялись. За это время только одна бригада собралась и вышла. Потом как-то ночью обнаружили, что ночью связи с командованием нет. Я комбату объяснял, что если связи нет – значит, дело нечисто и в тылу у нас никого уже нет.

Два наших танка ночью зашли. Сепары не ожидали. Танчики нам пробили коридор к “Больничке”. Мы там, на “Больничке”, нашли пять бойцов, которые стояли от 128-й бригады. Наблюдательный пост у них там был. Я им говорил, пусть звонят начальству, оттуда выходить надо – только с Луганска 1,5 тысячи человек подошло, это помимо того, что с Донецка силы стянули. Ответили, что им командование сказало стоять. Связи с командованием у них тоже нет. Если со вчерашней ночи связи с ними нет – значит, они давно в Артемовске. Ну, сказали бы: “Хлопцы, вот ваша задача здесь, продержаться сутки, двое, час-два, пять. А там – уже как Бог даст”. Зачем связь обрубить, нам ничего не сказать и уйти? Мы же надеемся на что-то, мы же тоже люди, не железные.

Потом вам дали команду выходить на Новогригорьевку?

Да. Мы же думали, там был крайний наш блокпост. Надо было выйти на них и помочь обороняться. Только оттуда уже по нам минометы сыпали. Не было там никаких “наших”, там стояли сепары. Комбат принял решение никому не помогать, а просто выходить. Когда вышли оттуда – большие начальники сказали, что мы дезертиры. А кого там оборонять было? Кому помогать?

Сказали что дезертиры – и все?

Да. Сепары там хорошо подкрепились. Не надо было уходить из Дебальцево. Там просто техника открытая стояла – ее надо было прятать, окапывать, и ждать там.

Возможность ждать – была?

Была. Сил и средств там хватало. Какие-то зеленые коридоры кто-то придумал, какие-то планы выходов. Сил, средств и войск, которые туда пригнали во время вывода – вполне хватило, чтобы можно было Горловку отрезать. Могли это сделать. Да, потери были бы. Но хотя бы часть территории была бы наша. А так на этом выходе потеряли больше, чем потеряли бы в бою.

После Дебальцево – что было?

Домой поехали. У нас уже ничего не осталось. У половины пацанов – ноги обмороженные. Осталось по четыре магазина и два РПГ на 10 человек. Как дальше воевать? Нет, ну можно было продолжать, собрать остатки людей, которые не обморожены. Но приняли решение нас вывести на ППД (пункт постоянной дислокации, – “24”) на перегруппирование.

Под Золотым много в зеленке поработали. Но тоже непонятно было, кому что надо и зачем. Команду дали пойти поработать, пострелять по одним, потом – по другим, чтобы они между собой перестрелку начали. Я не великий военачальник, но чтобы так делать – надо быть идиотом. Одни стреляют в других, а мы – посредине. Ну, задача есть, так мы ее делаем. Но мы ее делали по-своему и просто докладывали о выполнении.

После Золотого что?

Полевые ротации. Там же уже минские договоренности, поубирали все, что больше 80-го калибра. Особых боев не было. Так только, столкновения. Они идут – мы идем, через посадку постреляли друг в друга и разошлись. Задачи были. Но только в серой зоне. Если ты за линией обороны противника – ты уже враг народа, потому что туда нельзя, потому что работать можно только в серой зоне. Но она же идет от 100 метров и до километра, где там работать?

Работать в тылу противника сложно?

На разных позициях по-разному. Если мы понимаем, что зайти не сможем – мы не продвигаемся. Чтобы зайти в тыл, надо артиллерией отработать, прикрывать. Это большая работа. Не просто так, что “Все, я пошел, мне туда надо!”. Нет. Иногда месяц надо прощупывать. Крайние три года мы туда не ходим – нам запрещают.

Вот с ранением этим тоже получилось непонятное.

Как было?

Июль 2016 года. Пятидневная работа под Новозвановкой, Попаснянский район. Там стоял на рубеже 11-й бат “Киевская Русь”. От них мы должны были работать в серой зоне – там большое скопление техники, как нам говорили, постоянные минометные обстрелы, надо было вычислить, где они находятся. Я тогда был оперативным офицером, группы уже не водил. Командиром группы был старшина Роман Матвиец. Он все принимал, вычислял, работал очень хорошо.

В крайний день, когда мы уже должны были меняться, надо было пойти проверить опорник наш. Там утром активно работала артиллерия – были минометные обстрелы, 120-ый калибр тоже был, САУшки тоже были. Роман предложил мне пойти с ними. Собрали людей и пошли. Все чисто и тихо было, вообще – песня. Вышли на наш опорник. Выдвинулись вперед. Вынуждены были залечь. По нам снова начала работать артиллерия. Поэтому к нам смогла приблизиться штурмовая группа. При этом на опорнике камера стояла. На пульте управления в разведвзводе видели, что в нашу сторону бегут 28 рыл, но нам ничего не передали. Ни “хлопцы, ждите”, ни “уходите”, ни “встречайте”, ничего. Я долго это видео выцарапывал. Только недавно получил.

Почему вам не сообщили о приближении врага?

Не знаю. Мы их не видели. Нам надо было выйти с посадки, а там такой бугорок был, что мы не видели, есть там кто-то или нет. Мы только начали вылазить – по нам сразу огонь.

Первым ранило меня, в руку. Я упал. Вторым ранило одного из пехотинцев, которые с нами пошли. Я когда доставал автомат – мне еще два пальца отстрелило. Одним пальцем выстрелил ВОГ в этого пулеметчика – он притих. В это время услышал, что автомат наш работает. Рома на пулеметчика вышел, завалил, по нему автомат начал бить. Пока была стрелкотня – я смог выползти. Роме в бок настреляли те, кто прикрывал пулеметчика. Погиб. 26 лет ему было, у него осталась жена, сын маленький.

Как Вас оттуда вытягивали?

Сам выполз. За мной бежал мой боец, но я ему дал команду вернуться в окоп, потому что он еще огнем поддерживал. Боец меня перевязал и сказал идти в тыл. Я хотел остаться, пока мы Рому не найдем. Но меня за шкирку просто вытащили оттуда.

Рому уже привезли двухсотым. Пришла еще одна наша группа, которая рядом работала, в Троицком. Они его нашли. Но там уже не было ни сепаров, никого. Но, так они шли все с боекомплектами, с минами, со “Шмелями” – они не шли просто обстреливать. У них задача была выйти и закрепиться на нашем опорнике – “Кроте”. Если бы они там закрепились – взяли бы под контроль дорогу Попасная-Троицкое. Новозвановка и Троицкое от Попасной отрезаны. За дорогой там шли какие-то доты новые, если бы они и там закрепились, то Попасная была бы давно не наша. За всем этим – болото. Куда там бежать? Пешком – можно, но без техники.

Потом уже нас командование спросило: “А чего вы туда полезли?”. Комбат “Каскад” промолчал. Я потом в новостях видел, что он, оказывается, лично командовал операцией, чтобы эвакуировать нас оттуда. Хотя мы сами себя эвакуировали. При этом Роман, который погиб, по сути – выполнил две задачи: остановил противника и при этом спас троих бойцов. В том числе – и меня. Ему еще какую-то медаль “За мужество” дали, хотя, вроде, когда спасаешь людей – дают Героя Украины. Но высшее начальство решило иначе.

Луганский аэропорт. Вы принимали участие в его деблокации?

Мы должны были сопровождать колонну. Если увидим что-то неправильное – спешиться и осмотреть, а колонна должна закрепиться и ждать нашего сигнала: либо двигаться дальше, либо развернуться в боевой порядок, либо менять маршрут. Задача была на пять дней работы – дойти до Луганского аэропорта. Но за одни сутки, даже меньше, догнали. Все вперед-вперед-вперед. Одна засада – танк сгорел. После второй – меня уже вывезли контуженным.

Командующий решил, что мы прорываемся через линию обороны на акведуке перед Луганским аэропортом, и как только прорываемся – пускаем зеленую ракету.

Зачем?

Потому что, по его словам, чтобы обозначить, что мы прошли. Спросили, почему именно ракетой, есть же рации. Только туда влетаем, первый этап проходим – подрывают нашу машину, она второй шла. Только люк открылся – кто-то из десантников пустил эту зеленую ракету. И тут же ему в БТР РПГ зашло. Люди рассыпались, оставалось только по акведуку по отбойникам рассредоточиться и драться, чем было. БК сгорел весь – БТР выгорел весь за три минуты, ничего даже снять с него не успели.

Одна группа в дыму на БТР ушла вперед, к аэропорту. Мы думали к ним пробиваться. Только поднял людей пробиваться к ним – вижу из тумана вылетает этот БТР обратно. Думал, он моих пацанов увезет, но успел только крикнуть “В сторону!” – БТР к своему начальнику ушел, оставил моих людей там, в дыму, без понимания, что происходит. Решили идти к ним. Но пацаны по рации передали, что живы, что сами будут выдвигаться обратно.

Они подошли к нам. Пересчитали людей – одного не хватает. Старший солдат Муравский, он за АГС сидел. Он когда на БТРе стоял – ему прилетело в ногу и в короб, короб сдетонировал, он слетел с машины. Мы вернулись, чтобы его найти и забрать. Нашли. Сепары его уже раздели, остался в одних наколенниках. Потом увидели у него еще ранение от пули 5.45 за ухом. По ходу, сепары его дострелили.

Что дальше было?

Прорвались мы туда, все горело. Пацаны, которые там стояли – 25-ка и рота 80-ки, сказали, что уже думали – войне конец, такое месиво было. С теми силами, которые с нами зашли, с теми, кто там был – можно было Луганск брать. В это время за нами шла еще одна колонна, с айдаровцами. Они уже были на первой улице в Луганске. Но им была команда отойти и выйти в поле.

13 числа мы зашли, 22 нас оттуда вывели и отправили домой. Я перебрал группу. Добрал людей, начали готовить людей, снова туда поехали. Так люди уже были в Луганском аэропорту. Но им тоже сказали выйти в поле. Вышли в поле – начались Георгиевка, Лутугино, все оттуда начали драпать. Высокую Гору и то оставили. Вот не знаю. Что-то получается-получается. Да, с потерями. Но потери все равно будут – это война. Но когда потеряли бойцов, выполнили задачу, взяли все и закрепились – какого хрена всегда дают команду отойти?

Смотришь в телевизор, что там эти “герои” из командования застегивают и противно. Ну, пацаны, которые воевали, они же вас помнят, помнят, что и как было. Мне не за себя обидно. Мне за пацанов обидно, которые шли со мной, они еще в жизни своей сиськи женской не щупали, а пошли воевать и там полегли. Не только наши ребята. Пацаны с пехоты, с добробатов – они же тоже собой рисковали. Мы же все вместе одну задачу делаем, правильно?

Почему вас называли “бессмертным”?

Не знаю. Просто делал свою работу. Пару раз было такое, что выживал, когда уже не должен был, вроде бы. Рядом мина разорвалась – я упал, думали уже – все. Но встал и дальше побежал. Снова мина упала – вроде тоже неживой упал. Подошли, отряхнули меня, водой брызнули – опять встал.

В Дебальцево тоже было, когда мы на “Железке” закрепились. Стенку пробивает танковый выстрел, меня отбросило в стену. Сполз вниз – сел, смотрю по сторонам. Они мне что-то там руками машут, я ничего не слышу. Пацаны потом говорили, что уже меня вывозить собирались, а я все равно встал. Вот так и назвали бессмертным.

Сколько всего контузий было?

Официально – две. По факту – пять или шесть, я ж не считал толком. После первой контузии – начал кривляться немного, когда разговариваю. Вторая приключилась – выровняла мне мимику немного. Так что все хорошо. Надо чаще на выходы ходить, может еще так пару контузий – и совсем все выровняет.

Правду говорят, что хотите на войну вернуться?

Конечно, хочу. Вот ногу залечу, руку еще долепят – и поеду. Может, в пехоту перекинусь. В спецназ по здоровью уже не пройду. Значит, буду в пехоте, какая разница?

Зачем оно Вам?

У нас своих тварей хватает, не хочу, чтобы еще чужие пришли и начали тут свои порядки наводить. Не хочу, чтобы мои дети на блокпостах стояли. У меня два маленьких сына растут. Я хочу, чтобы через 12 лет они жили, а не воевать шли. У меня солдаты есть, у которых тоже маленькие дети. Они мне тоже говорят: “Командир, а, может, хватит уже? Может, мы уже трошки повоюем?”. Я им говорю, что детей своих на блокпостах видеть не хочу, их детей – тоже, друзей за восточной границей у меня нет. Так чего я буду дома сидеть?

Война чему-то научила?

Меня война научила жить. Любить.

Я только во время войны женился. Потому что понял, что надо любить. Что жить надо для кого-то, а не только для себя. Да, раньше девочка была, встречались, но я ее сильно не замечал – все работа, работа, работа. А она все делала, чтобы я на нее внимание обратил. Вот, война научила любить. Ценить.

Це інтерв’ю записано в рамках підтримки волонтерського проекту People’s Project, який допомагає організувати лікування Євгена та інших бійців. Дізнатися, як допомогти реабілітації легендарного спецназівця, ви можете за цим посиланням.

Автор: Євгенія Мазур